Неточные совпадения
С замиранием сердца и нервною
дрожью подошел он к преогромнейшему дому, выходившему одною
стеной на канаву, а другою в-ю улицу.
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к
стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались
на одной подтяжке, другую он накрутил
на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги доктора
дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Безбедова сотрясала
дрожь, ноги его подгибались; хватаясь одной рукой за
стену, другой он натягивал
на плечо почти совсем оторванный рукав измятого пиджака, рубаха тоже была разорвана, обнажая грудь, белая кожа ее вся в каких-то пятнах.
У него
дрожали ноги, он все как-то приседал, покачивался. Самгин слушал его молча, догадываясь — чем ушиблен этот человек? Отодвинув Клима плечом, Лютов прислонился к
стене на его место, широко развел руки...
Самгин видел, как за санями взорвался пучок огня, похожий
на метлу, разодрал воздух коротким ударом грома, взметнул облако снега и зеленоватого дыма; все вокруг
дрогнуло, зазвенели стекла, — Самгин пошатнулся от толчка воздухом в грудь, в лицо и крепко прилепился к
стене,
на углу.
Порывистый ветер быстро мчался мне навстречу через желтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через дорогу, вдоль опушки, маленькие, покоробленные листья; сторона рощи, обращенная
стеною в поле, вся
дрожала и сверкала мелким сверканьем, четко, но не ярко;
на красноватой траве,
на былинках,
на соломинках — всюду блестели и волновались бесчисленные нити осенних паутин.
Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные
стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли
на каждом шагу; мосты
дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по
стенам, досягая головою труб и крыш.
Бывало, сидит он в уголку с своими «Эмблемами» — сидит… сидит; в низкой комнате пахнет гераниумом, тускло горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают
на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от рук их то бегают, то странно
дрожат в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся в голове ребенка.
Вот однажды сижу я
на стене, гляжу вдаль и слушаю колокольный звон… вдруг что-то пробежало по мне — ветерок не ветерок и не
дрожь, а словно дуновение, словно ощущение чьей-то близости… Я опустил глаза. Внизу, по дороге, в легком сереньком платье, с розовым зонтиком
на плече, поспешно шла Зинаида. Она увидела меня, остановилась и, откинув край соломенной шляпы, подняла
на меня свои бархатные глаза.
Николай Иванович жил
на окраине города, в пустынной улице, в маленьком зеленом флигеле, пристроенном к двухэтажному, распухшему от старости, темному дому. Перед флигелем был густой палисадник, и в окна трех комнат квартиры ласково заглядывали ветви сиреней, акаций, серебряные листья молодых тополей. В комнатах было тихо, чисто,
на полу безмолвно
дрожали узорчатые тени, по
стенам тянулись полки, тесно уставленные книгами, и висели портреты каких-то строгих людей.
Я — снова в командной рубке. Снова — бредовая, с черным звездным небом и ослепительным солнцем, ночь; медленно с одной минуты
на другую перехрамывающая стрелка часов
на стене; и все, как в тумане, одето тончайшей, чуть заметной (одному мне)
дрожью.
В узеньком коридорчике мелькали мимо серые юнифы, серые лица, и среди них
на секунду одно: низко нахлобученные волосы, глаза исподлобья — тот самый. Я понял: они здесь, и мне не уйти от всего этого никуда, и остались только минуты — несколько десятков минут… Мельчайшая, молекулярная
дрожь во всем теле (она потом не прекращалась уже до самого конца) — будто поставлен огромный мотор, а здание моего тела — слишком легкое, и вот все
стены, переборки, кабели, балки, огни — все
дрожит…
Вид городской тюрьмы всегда производит
на меня грустное, почти болезненное впечатление. Высокие, белые
стены здания с его редкими окнами, снабженными железными решетками, с его двором, обнесенным тыном, с плацформой и мрачною кордегардией, которую туземцы величают каррегардией и каллегвардией, — все это может навести
на самого равнодушного человека то тоскливое чувство недовольства, которое внезапно и безотчетно сообщает невольную
дрожь всему его существу.
Дрожащей рукой она зажигала свечу. Ее круглое носатое лицо напряженно надувалось, серые глаза, тревожно мигая, присматривались к вещам, измененным сумраком. Кухня — большая, но загромождена шкафами, сундуками; ночью она кажется маленькой. В ней тихонько живут лунные лучи,
дрожит огонек неугасимой лампады пред образами,
на стене сверкают ножи, как ледяные сосульки,
на полках — черные сковородки, чьи-то безглазые рожи.
Захария смотрел
на это, цепенея, а утлые доски кровати все тяжче гнулись и трещали под умирающим Ахиллой, и жутко
дрожала стена, сквозь которую точно рвалась
на простор долго сжатая стихийная сила.
Тебя давит потолок — мечтай о высоких палатах; тебе мало свету — воображай залитую солнцем страну; тебя пробирает цыганская
дрожь — лети
на благословенный юг; ты заключен в четырех
стенах, как мышь в мышеловке, — мечтай о свободе, и так далее.
У городской
стены прижался к ней, присел
на землю низенький белый кабачок и призывно смотрит
на людей квадратным оком освещенной двери. Около нее, за тремя столиками, шумят темные фигуры, стонут струны гитары, нервно
дрожит металлический голос мандолины.
Вспомнила! ноженьки стали,
Силюсь идти, а нейду!
Думала я, что едва ли
Прокла в живых я найду…
Нет! не допустит Царица Небесная!
Даст исцеленье икона чудесная!
Я осенилась крестом
И побежала бегом…
Сила-то в нем богатырская,
Милостив Бог, не умрет…
Вот и
стена монастырская!
Тень уж моя головой достает
До монастырских ворот.
Я поклонилася земным поклоном,
Стала
на ноженьки, глядь —
Ворон сидит
на кресте золоченом,
Дрогнуло сердце опять!
Он завесил окна и не зажег огня; слабый свет костра, проникая сквозь занавески, лег
на стол,
стену и
дрожал, становясь то ярче, то ослабевая.
Тёмные
стены разной высоты окружали двор, над ним медленно плыли тучи,
на стенах разбросанно и тускло светились квадраты окон. В углу
на невысоком крыльце стоял Саша в пальто, застёгнутом
на все пуговицы, с поднятым воротником, в сдвинутой
на затылок шапке. Над его головой покачивался маленький фонарь,
дрожал и коптил робкий огонь, как бы стараясь скорее догореть. За спиной Саши чернела дверь, несколько тёмных людей сидели
на ступенях крыльца у ног его, а один, высокий и серый, стоял в двери.
Два окна второй комнаты выходили
на улицу, из них было видно равнину бугроватых крыш и розовое небо. В углу перед иконами
дрожал огонёк в синей стеклянной лампаде, в другом стояла кровать, покрытая красным одеялом.
На стенах висели яркие портреты царя и генералов. В комнате было тесно, но чисто и пахло, как в церкви.
Говорят, что приятно дремать под шум водопада: этого я не испытал; но могу вас уверить, что, несмотря
на мою усталость, не мог бы никак заснуть в этой каморке, в которой пол ходил ходуном, а
стены дрожали и колебались, как будто бы от сильного землетрясения.
Я отворяю окно, и мне кажется, что я вижу сон: под окном, прижавшись к
стене, стоит женщина в черном платье, ярко освещенная луной, и глядит
на меня большими глазами. Лицо ее бледно, строго и фантастично от луны, как мраморное, подбородок
дрожит.
Палицын взошел в дом; — в зале было темно; оконницы
дрожали от ветра и сильного дождя; в гостиной стояла свеча; эта комната была совершенно отделана во вкусе 18-го века: разноцветные обои, три круглые стола; перед каждым небольшое канапе; глухая
стена, находящаяся между двумя высокими печьми,
на которых стояли безобразные статуйки, была вся измалевана;
на ней изображался завядшими красками торжественный въезд Петра I в Москву после Полтавы: эту картину можно бы назвать рисованной программой.
Пётр сидел
на стуле, крепко прижав затылок к
стене; пропитанная яростным шумом улицы,
стена вздрагивала; Пётр молчал, ожидая, что эта
дрожь утрясёт хмельной хаос в голове его, изгонит страх. Он ничего не мог вспомнить из того, о чём говорил брат. И было очень обидно слышать, что брат говорит голосом судьи, словами старшего; было жутко ждать, что ещё скажет Алексей.
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом
на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий
дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она видит сквозь
стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
Однако я грешен был и в этом покойной родительнице являлся непослушен: сила моя и удаль нудили меня, и если, бывало, мещанская
стена дрогнет, а семинарская
стена на нее очень наваливает и гнать станет, то я, бывало, не вытерплю и становлюсь.
В печи жарко горели длинные плахи дров, и отраженное
на серой
стене пекарни пламя их колебалось и
дрожало, точно беззвучно рассказывало о чем-то.
— Это, брат, нелепо! — сказал ротмистр, тихонько приглаживая рукой растрепанные волосы неподвижного учителя. Потом ротмистр прислушался к его дыханию, горячему и прерывистому, посмотрел в лицо, осунувшееся и землистое, вздохнул и, строго нахмурив брови, осмотрелся вокруг. Лампа была скверная: огонь в ней
дрожал, и по
стенам ночлежки молча прыгали черные тени. Ротмистр стал упорно смотреть
на их безмолвную игру, разглаживая себе бороду.
Около двери, прижавшись к
стене, стояла Фекла, совершенно нагая. Она
дрожала от холода, стучала зубами, и при ярком свете луны казалась очень бледною, красивою и странною. Тени
на ней и блеск луны
на коже как-то резко бросались в глаза, и особенно отчетливо обозначались ее темные брови и молодая, крепкая грудь.
Если бы Капендюхин попробовал остановить Вавилу, Вавило, наверное, ушел бы из камеры, но, не встретив сопротивления, он вдруг ослабел и, прислонясь к
стене, замер в недоумении, от которого кружилась голова и
дрожали ноги. Городовой, растирая пальцем пепел у себя
на колене, лениво говорил о том, что обыватели озорничают, никого не слушаются, порядок пропал.
Челюсть у него
дрожала, говорил он тихо, невнятно. Стоял неподвижно и смотрел в лицо женщины исподлобья, взглядом робкого нищего. А она, сдвинув брови, отмечала меру стиха легкими кивками головы, ее правая рука лежала
на камнях
стены, левая теребила пуговицу кофты.
Тогда пустой почти был темен зал,
Но беглый свет горящего камина
На потолке расписанном
дрожалИ
на стене, где виделась картина;
Ручной орган
на улице играл;
То, кажется, Моцарта каватина
Всегда в ту пору пела свой мотив,
И слушал я, взор в живопись вперив.
Усевшись
на печку и колотя по ней задками сапогов, он мало говорил и то изредка, но каждое слово его поднимало не только веселый, но даже злобный хохот всей беседы, и от того хохота чуть не
дрожали стены в Акулининой избе.
Малиновые переливы вечерней зари, сливаясь с ясным темно-синим небосклоном, с каждой минутой темнели. Ярко сверкают в высоте поднебесной звезды, и
дрожат они
на плесу, отражаясь в тихой воде; почернел нагорный берег,
стеной поднимаясь над водою; ярчей разгорелись костры коноводов и пламенные столбы из труб стального завода, а вдали виднеется ярманка, вся залитая огнями. То и дело над нею вспыхивает то белое, то алое, то зеленое зарево потешных огней, что жгут
на лугах, где гулянья устроены.
Обручение с минуты
на минуту должно было начаться, как вдруг в запертые ворота раздался такой сильный стук, что
дрогнули стены и окна дома.
Как раз в это время, блуждая рассеянным взглядом по камере, я вдруг заметил, что часть платья художника, висевшего
на стене, неестественно раздвинута и один конец искусно прихвачен спинкою кровати. Сделав вид, что я устал и просто хочу пройти по камере, я пошатнулся как бы от старческой
дрожи в ногах и отдернул одежду: вся
стена за ней была испещрена рисунками.
— Вот и я! — говорит о. Василий. Он весь белый и
дрожит. Тугие красные пальцы никак не могут перевернуть белой страницы. Он дует
на них, трет одну о другую, и снова шуршат тихо страницы, и все исчезает: голые
стены, отвратительная маска идиота и равномерные, глухие звуки колокола. Снова безумным восторгом горит его лицо. Радость, радость!